Татьяна Шишмарева «…Написала о своих друзьях»
Юрочка Васнецов
Юрий Алексеевич Васнецов (1900–1973), живописец, график, иллюстратор книг, народный художник РСФСР, лауреат Государственной премии СССР. Родился в Вятке, учился во Вхутеине и у К.С.Малевича в ГИНХУКе. С 1928 года сотрудничал с ленинградским отделом Госиздата, затем с издательством «Детская литература». Автор широко известных иллюстраций к русским сказкам и сказкам русских писателей.
Юрий Алексеевич Васнецов. Юрочка! Огромные, неистово голубые глаза на очень румяном лице. Большой своеобразный живописец, не менее удивительный график, сказочник и в творчестве, и в жизни, в своем быту. Непосредственный ребенок, чуть наивный; мудрец, защищавший свое творчество, не сдавший позиции и, будучи робким, сумевший уберечь его от грубых нападок, сохранить.
Вся жизнь его прошла на моих глазах, я знала его и дружила с ним.
Первая моя встреча с Васнецовым произошла, конечно, в Детском отделе Госиздата, куда он пришел, окончив Академию, наниматься, как тогда говорили, к Владимиру Лебедеву. Это был 1928 год.
Пришел он не один. Их было трое: Васнецов, Курдов, Чарушин. И так они первое время и воспринимались — втроем. Они были особые, не похожие на окружающих, несмотря на американизированную внешность — одинаковые клетчатые гольфы, — не горожане, не петербуржцы, вятичи и с Урала. Первое время они так и ходили всегда втроем. Первые книги, которые дал им иллюстрировать Лебедев, принадлежали все три перу Виталия Бианки, анималиста. Симптоматично. читать
Юрий Алексеевич делал «Карабаша». Ему помогали рисовать животных Валя (Курдов)1 и Женя (Чарушин)2. Постепенно с этой общей тропы они пошли в разные стороны, и Лебедев помогал им выбрать каждому свой путь. От них исходило впечатление силы. Завоеватели. Будущее принадлежит нам. Так и стало. Лебедев сперва считал самым сильным Курдова, но постепенно на первый план вышел Васнецов.
Пока Юрий Алексеевич выбирал дорогу, пока создавал свой мир, Лебедев чем-то помогал ему; он впоследствии даже подкинул ему свой временный интерес к рыночным предметам, который Юрочка перестроил и видоизменил на мир своих сказочных героев. И если Лебедев писал свои натюрморты, навеянные Браком и Пикассо, с рыночными игрушечными гитарками и вазочками голубого стекла — шутливо, с улыбкой, то Васнецов создавал из них серьезных героев своего взаправдашнего бытия, элементы которого не только наполняли его работы, но и живьем окружали его личный комнатный мир, вместе с удивительными засушенными букетами в вазах.
Васнецов был и графиком и живописцем. Эти два мира были, конечно, связаны, но впоследствии разошлись.
Мне думается, основой творчества Васнецова была Вятка. Провинция в особом, очень высоком смысле этого слова. Ведь в Вятке была своя школа, свои поколения художников, свое народное искусство, своя провинциальная атмосфера. Город, связанный с природой, мир, в который и деревня, и природа вливались органично. А потом — это ведь его детство. Когда вспоминаешь Саратов, «саратовскую школу», это ведь тоже провинция, но другая, чем Вятка. Волга, ширь, степи. Широта, простор и голубая Волга; сквозила эта голубизна во всех работах художников саратовской школы.
Вятка — другое. Очень уютная, немножко тесная, связанная с бытом, с народным творчеством, с культом предмета в быту, теплая и с обязательным нарядным цветом. Мне кажется, это основные истоки искусства Васнецова. И приехав в Питер, он остался вятичем.
Если вспомним его пейзажную живопись, что писал и где? Провинциальные улицы, обязательно с зеленью, с деревьями, заборы, деревянные дома. В Ленинграде он писал дачные места: Дудергоф, Сиверскую, во время войны — Пермь, окраины, Загорск, последнее время — Рощино. Мир замкнутый, уютный, теплый. Писал его подолгу, вырабатывая особую живописную фактуру, какую-то плотную, густую, со знанием всех ухищрений европейской живописной культуры, но всегда вот этот удивительный провинциальный мир.
Был этот мир сказочным не только в графике. Сказочность пропитывала все окружающее, любовь к каким-то бытовым предметам: тюлевые занавески, зеркало с марлевым бантом, удивительная мебель, качалка. Когда сюда попадали сказочные животные, они органически входили в эту сказку.
Надо подчеркнуть, что Васнецов был цельным человеком. Сказочник, тончайший живописец и мудрец, и наивный ребенок. Может быть, иногда он этой непосредственностью немного прикрывался, защищался. Особенно в худые времена, которые его не миновали. Важно, что все — и ребячество и мудрость, все — было органично. И работал он в этом сочетании, особенно в графике. И самое простое действие становилось особенным. И вера в него: вдруг что-то произойдет. Вдруг может случиться чудо.
Интересно, что это очень своеобразное искреннее творчество сочеталось со знанием, и глубоким, русского и мирового искусства, и французского. Конечно, общение с Лебедевым не могло не быть полезным в этом отношении. Брал нужное, откидывал излишнее.
Я помню его жилье на Римского-Корсакова. Он женился на Галине Михайловне, у них родились две девочки. Какой это был чудесный мир! Удивительный, красивый и очень свой создавали они оба. Куда бы ни переехали, он следовал за ними и возникал сразу вновь.
Здесь нельзя не сказать о тех нападках, которым подвергся Васнецов. Конечно, его окрестили формалистом. Живопись он при жизни не выставлял. Она жила особой жизнью. График же Васнецов был уязвим, книги делались на заказ и на показ и были беззащитны. Нападок было много: зачем сказка, зачем нет соцреализма, почему звери не натуральные и т. д. — обычный набор. Ранние работы еще не трогали, они развивались естественно, органично, в связи с живописью. Дальше, после войны, пришлось перестраиваться. Васнецов пошел по пути перемены места действия, появился реальный пейзаж. Васнецов-живописец, много писавший с натуры, пришел на помощь Васнецову-графику. Но в реальном пейзаже жили сказочные звери. Это было недопустимо: звери не имели право не быть натуральными. Я знаю, что в особо тяжелые времена Юрий Алексеевич прибегал к помощи Лебедева. Этот великолепный рисовальщик зверей помогал ему, ведь он и сам пережил нападки, да еще какие, и ему пришлось перестраиваться на натуральный лад, отчего он, естественно, терял свой необыкновенный блестящий почерк, заменяя его натуральным познанием животных.
Постепенно, пережив этот упорный нажим соцреализма, Юрочка сменил его стилем, связанным с русским народным искусством, во всяком случае, так считалось, хотя в нем было много от рыночного образца. Эта некоторая стилизация оказалась приемлема. Понятная и не имеющая отношения к формализму, она не воспринималась условно, хотя условность была. Народная, рыночная вышивка. Все это вместе с реальным пейзажем постепенно избавило его от клички формалиста. Сказка в этом исполнении воспринималась «нормально» и узаконилась. Его начали хвалить, он стал заслуженным, потом народным. Какова была реакция Васнецова на эти метаморфозы? Вероятно, облегчение, тем более что он сумел сохранить свой сказочный мир. Гонение, безусловно, было очень тяжело, особенно зная некоторую его робость. Нужен был выход, и он его нашел с малыми потерями. В аналогичных ситуациях многие вообще теряли свой облик. Надо было жить, оберегая жену и девочек, а главное, уберечь Васнецова-живописца.
Тут никаких уступок, этот мир существовал на свободе, и недаром он всегда рвался пописать, «помазать». И хотя он в графику вкладывал все свое умение и сказочную изобретательность, все же недаром он под конец жизни, будучи уже известнейшим мастером, затеяв ряд больших своих знаменитых книжек, доверял в них исполнение повторных декоративных элементов дочери, тоже художнику. Я не хочу сказать этим ничего плохого, но вспоминаю ранние книжки — «Болото», «Конька-горбунка», — тут невозможно было доверить кому-либо сделать в них малейшую деталь.
Хочется мне вспомнить Юрочку-человека. Может быть, он немножко когда-то прикидывался наивным, играл в детскость, но она была ему свойственна, а в плохие времена была защитной формой поведения.
Он был, безусловно, добр и чуток. Его актерские способности удивительны. Тихая, румяная красавица появлялась из-за занавески, буйный паша говорил на тарабарском языке. Эти роли были продолжением его сказочного мира. И застолье в честь какого-нибудь события кончалось спектаклем. И все это с радостью готовилось и придумывалось, и верным участником и помощником в этом деле была Галина Михайловна, а позже старшая дочь Лиза. Все это Юра любил и ценил. Недаром на одном из его портретов, нарисованном Борисом Власовым, он изображен в обществе ресторанного медведя и парикмахерской красотки-бюстки. Когда ему их подарили, он был в таком восторге, что целовал их. Все это было продолжением сказочного мира, в котором он жил. Эту сказку он творил всю жизнь.
В нем была, может быть, не бросавшаяся в глаза черта — чуткость, внимательность. Я помню разные встречи с ним. Он приехал в Ленинград осенью 1944 года. Чувствовала я себя плохо после эвакуации. Много друзей погибло, и город изменился, забитые фанерой окна, руины, темнота. Да и отношение блокадников было холодноватым. Конечно, блокада — страшная страница нашей истории, но эвакуация тоже была не легким делом. Недаром говорят: дома и стены помогают.
Васнецов попросился пожить у меня. Я была ему очень рада. Он почувствовал мое состояние. И сам переживал свою разбитую мастерскую, из которой с трудом, с помощью Курдова и моего мужа Власова, извлекал из обломков уцелевшие работы и вещи, выбрасывая их чуть ли не из окна (лестница была разбита) и перевозя к нам. И вот утром я слышала его голос: «Танечка, не вставай, полежи, я вынесу помои и принесу воды» (водопровод и канализация не работали). Его трогательное внимание выразилось, и когда он уезжал. Он бегал и искал цветов, ну какие цветы могли быть тогда. И вот принес мне букет мха, и я была очень тронута.
То же внимание он проявил, и когда они жили у меня на даче, под Новый год. Та же любовь к игре: когда мы вышли после встречи Нового года на улицу, Юрочка спел песенку про дедушку Якова, где, следуя словам, в припеве надо было делать разное, а под конец упасть в снег. И я упала, и он был в восторге: «Вот и Танечка упала».
Вот такой хороший, веселый взрослый ребенок.
И все же в этом многообразном и сложном человеке для меня главным был Васнецов-живописец. В Рощине, где он летом жил на втором этаже с головоломной лестницей и где они с Галенькой опять создали свой особый мир, он его писал с увлечением, с радостью, подолгу. Пляж с лодками, рыбаками. (Юрочка и сам любил удить рыбу и стоял с удочкой на Неве.) В окно была видна улочка, кинотеатр, какой-то особенно синий. Опять его любимый провинциальный мир. А цветы, а букеты? Я помню один его букет роз. Его можно было рассматривать долго, розы были какие-то живописные, весомые и в то же время светлые, ясные. И удивительная фактура его работ, которую он искал и создавал. Густая, теплая. И конечно, и этот мир был сказочен и связан с Вяткой. Но вместе с тем его работы были на высоком уровне европейской культуры. Не надо забывать, что после Академии пошел учиться у Малевича, и эти работы он ценил, и знал разные течения 20-х и 30-х годов. Он был любознателен, ему хотелось все знать, но все это ломало, не подчиняло его. Он изучал, пробовал, и все, что его обогащало, — он брал и шел своей дорогой, наполняя ее и знаниями, и опытом, и наблюдениями. Важна, конечно, и фантазия в создании сказочного мира. Живопись он при жизни не выставлял, показывал только друзьям, но она для него, мне думается, была самой важной. Он в нее верил, любил и глядел на мир своими голубыми глазами: впитывал, наблюдал и создавал свой изумительный мир. После смерти живопись выставили. Для многих это был новый, неизвестный Васнецов. Спасибо ему за это искусство, очень сильное, глубокое, родное.
1 Валентин Иванович Курдов (1905–1989) — книжный иллюстратор, народный художник РСФСР. С середины 1920-х сотрудничал с ленинградским детским отделением Госиздата; в блокадном Ленинграде создал серию работ «Дорогами войны».
2 Евгений Иванович Чарушин (1901–1965) — график, писатель, заслуженный деятель искусств РСФСР. С середины 1920-х сотрудничал с ленинградским детским отделением Госиздата. Иллюстрировал книги о животных, в том числе собственного сочинения.
Татьяна Шишмарева
Источник: www.nasledie-rus.ru
