Михаил Бычков о себе и о детской иллюстрации
«Однажды я родился хорошим мальчиком. Из хорошей семьи. По утрам я высокого роста. Люблю лопухи, одуванчики, облака в лужах, рисовать и париться в баньке. Не люблю, когда собака без дома, нет денег и болит зуб. Понять, откуда берутся иллюстрации не пытаюсь, хотя нарисовал 30 детских книг.»
«Что же я, художник, должен сделать в детской книге? Просто сесть и всё нарисовать: ярко, образно, празднично, оригинально, остро, гармонично, понятно, точно, детально, доступно, искренне, чтобы душу взволновало и запало в сердце. Эта традиция хороша тем, что оставляет место для чуда рождения иллюстрации — тайны, непонятной самому художнику.»
«Я не рисую иллюстрации. Я создаю пространство, населенное персонажами сказки. Это пространство само по себе сказочно, оно может быть глубже, короче, разворачиваться вверх и по диагонали. В нем можно существовать мысленно. Я в нем живу. Я и Кот в сапогах, и Людоед, и глупая красавица, и волшебный лес. Как я себя чувствую в этом пространстве, также в нем себя чувствует и ребенок, для которого я рисую. Если мне становится скучно, я выбрасываю рисунок. Искусство – самое честное зеркало, оно бесстрастно обнажает художника…» читать
«Взрослые заняты своими мыслями, отношениями между собой, предметами, явлениями. Очень часто они вообще не видят, что перед ними. Видение заместилось с годами «бытовой ориентацией». Ребёнок видит крупным планом. Для него предмет существует сам по себе, он не является объектом для чего-либо. Взрослый, если он не художник, смотрит на цветок и думает о своём. Ребёнок смотрит на цветок и думает о цветке. Смотрит на стрекозу и думает о ней. Он видит. Я иллюстрирую «Эмиля из Леннеберги» Астрид Линдгрен, рисую лопух. Я вижу его величественные изгибы, ветвистые жилы, меня потрясает мощь, с которой он разворачивается в пространстве, в нем концентрируется пульсация жизни, его листы просвечены солнцем. Я вижу его, чувствую тепло, радость лета и мне без разницы, что он практически бесполезен».
«Нужна ли иллюстрация? Многие взрослые считают, что иллюстрация мешает их собственному видению текста. Но все сходятся на том, что детям она необходима. Ребёнку, я думаю, иллюстрации нужны. Его визуальные представления о мире ограничены его маленьким кругозором. Но, может быть, и взрослые несколько самоуверенны? Возьмем «Черную курицу» Антония Погорельского. Действие происходит около 1785 года в частном пансионе на Васильевском острове. Как выглядел этот дом, если в тексте сказано, что к началу 19-го века его уже не было? В доме жили старушки, которые видели Петра I и «даже с ним говаривали». Может быть, этот дом из эпохи Петра? Как его нарисовать? Ведь это обычный дом, не дворец. Я нашел всего пару домов этой эпохи во дворах Васильевского острова и один специально сохраненный типовой фасад. Способен ли петербургский читатель увидеть этот дом в своем воображении? А если «Черная курица» в руках читателя, для которого Петербург «далеко-далече»? А если читатель – в Южной Корее, и для него снег – диковинка? Я создаю образ этого дома, изучив всё, что доступно из 18-го века, даю читателю возможность его увидеть. Это часть моей работы. А как был одет учитель в пансионе? Как были одеты ученики? Была униформа. Какая? Каковы были интерьеры дома? Зима в Петербурге. Как проходили занятия при замерзших окнах? Я изучаю в музеях, каталогах живописи, альбомах 18-й век и рисую иллюстрации, свободные художественно – по форме, но костюмы, детали быта и обстановки, даже атмосфера пансиона (может быть, это главное!) – дают представление об этой эпохе. Вряд ли читатель, замороченный проблемами, побежит по городу и музеям искать то, что сохранилось. Да и сохранилось только «дворцовое», от простого быта 18-го века нет и следа».
«Какая была атмосфера занятий при свечах, жарко натопленных печках? По полу гуляли сквозняки, учитель и пансионеры были обуты в сапожки и в них же выходили на улицу. Всё это недоступно воображению читателя, неважно, взрослого или ребёнка. Это – забота иллюстратора. Но ведь я художник, а не реставратор эпохи. Я додумываю, заостряю, переживаю. Причем я не касаюсь собственно рисования, его связи с живописью 18-го века. Всё, о чем я говорю, в конце концов, передается кистью, красками, фактурой и тут, всё индивидуально, таинственно и необъяснимо».
«Тема книги, как художественной, пространственно разворачивающейся формы – бездонна. Если коротко, для меня все элементы книги: полоса набора, колонтитулы, колонцифры, фотографии, иллюстрации – предмет свободной игры. Моя задача – согласовать консервативные элементы (скажем, незыблемую со времен Гуттенберга прямоугольность полосы набора) с изменчивыми, подвижными элементами. Колонцифры в течение последних пяти веков обошли по периметру сверху вниз полосу набора. Найти всем элементам место, масштаб, пропорции, организовать и напрячь белое пространство, выстроить режиссуру книги — то есть создать гармонию. Для чего? Моя цель – максимально выразительно раскрыть тему книги, создать ее целостный образ. Как правило, тема сама подсказывает путь. Оригинальность решения – это для посторонних. Для меня это – органичное прочтение темы. Однажды я нарушил прямоугольность полосы набора, самого консервативного и традиционного элемента книги. В моих «Алых парусах» Александра Грина все полосы набора изогнуты как парус. Правда, я не забыл позаботиться, чтобы набор прекрасно читался при отсутствии традиционных абзацных отступов. Дискомфорта нет. Первые две страницы удивляешься форме полосы набора, затем привыкаешь и читаешь как обычный текст. Весь строй набора книги пронизан ритмом наполненных ветром парусов. Это естественно и органично для ЭТОЙ книги. Было бы странно, если бы я «изогнул» Льва Николаевича Толстого. Никто бы меня не понял».
Истории о том, как появляются иллюстрации к книгам:
Александр Грин. «Алые паруса»:
Дождь лил в мою мансарду, не замечая крыши. Он падал на пол, столы, в тазы, вёдра, пластмассовые ванны для проявки фотографий. Я рисовал «Алые паруса». Дождь оставил мне в мастерской четыре квадратных метра. Я перетащил туда рабочий стол, наполнил водой банки, разложил эскизы, кисти, коробки с акварелью, раскрыл Грина на нужной странице и ушел в иллюстрацию среди цоканья капель… Утром, пройдя меж тазов, я увидел в углу мастерской тропический остров. Дождь не успокоился, ночью он обнаружил акварельные краски и радостно пустил по ним струю. Акварельный бисер покрыл стены, стол, разбросанные эскизы, разворот книги, иллюстрацию. На ней Грей покупал алый в радужную крапинку шелк. Я нарисовал первый лист к «Алым парусам» в 1988 году. Никакой сентиментальности, никакой липовой романтики, алых парусов не будет. Будет грубая реальность. С таких мыслей все начиналось. Они же родили плотную фактурную живопись иллюстраций. Двенадцать лет я возвращался к Грину без договоров, без денег. Это называется «авторский проект». Настолько достали социальные катаклизмы, чернуха, грубая реальность, «грязные и хищные паруса», что меня пробило: «Все! Мне нужен алый цвет, мне нужны алые паруса, мне нужны «… улыбка, веселье, прощение и – вовремя сказанное нужное слово!». Парусник двинулся в иллюстрации, алые паруса вышли на обложку. Книгу напечатали. Это был 2000 год.
«Джек Бобовый росток»: Какое красивое растение – боб. Вы знаете, что его ветки выскакивают из ствола и огибают его по часовой стрелке? Наши бобы фиолетовые, коричневые, в розовых пятнышках. А в Южной Корее – бобы зелёные. Правда, там всё не так, как у нас. Когда я иллюстрировал «Питера Пена», то узнал, что в Южной Корее – русалки в бюстгальтерах. Это настоятельно сообщил издатель. Так я и нарисовал. Как хороша рыжая корова, даже если она голодная. Как прекрасны с высоты небо и земля, ночью и днём, особенно, если смотреть с облачной дороги, ведущей к дому Людоеда. Как сказочны простые предметы. Например, золотые яйца, если их много. Об этом мои иллюстрации. Ну, и о том, что Джек победил Людоеда, потому что он хороший, но бедный, а Людоед – плохой и богатый. Вот арфу волшебную, «утешно» певшую, мне жалко. Джек её растряс до тошноты, удирая. Но сама виновата – не служи плохому.
Астрид Линдгрен. К столетию со дня рождения: Астрид Линдгрен – доброе сердце, ранимое, сострадательное. Счастливое детство в Смоланде, лишения молодости не прошли даром. Её пером двигала любовь к детям, желание скрасить одиночество, поддержать в болезни, дать им друзей, приключения, улыбку и пространство для полета. Этого так не хватает ребёнку, спеленатому жесткой регламентацией жизни, установленной взрослыми. Как приятно читать и верить, что кто-то может спать ногами на подушке, защитить от злых дядек, ходить спиной вперед и сам отвечать за себя и друзей. В веселой компании Пиппи и Эмиля я прожил пять лет в придуманной мной Швеции. В настоящую Швецию я попал, когда все иллюстрации уже лежали в папке.
Шарль Перро. Волшебные сказки: Для этой книги я вывел новую породу коней – «Конь мышастый». Смастерил карету из тыквы. Если у вас есть садовый участок где-нибудь в Синявино, попробуйте сами. Сделаете такую же, ручаюсь, до Москвы доедет. Выточил из горного хрусталя туфельку, сами понимаете – хрустальную. Построил множество замков. Изучил все виды паутины. Вырастил несколько волшебных лесов. Даже запеленал одного принца. Дверцы шкафа пришлось прижать спиной, чтобы закрылись – столько набралось платьев, бантов, костюмов, перьев, шляп, вееров, сумок, сумочек, кошельков. Всего и не сосчитаешь. А сапоги – сколько их я стачал! И Коту, и Людоеду, и Синей Бороде. Словом, всех обул, одел, накормил. Один стол Людоеда чего стоит! Но ему, бедняге, всё было мало. Как заметила моя маленькая дочь Таня, разглядывая увешанные шляпками рога оленя за его спиной: «Он еще и дамов ел!». А вот феи сами прилетели, я тут ни при чем, каждая на своем личном транспорте. Одна даже совершила посадку на кончике моего карандаша. Но не надолго. Они такие деловые, эти феи.
Источник: www.ringbook.lodb.ru
