Анатолий Михайлович Елисеев: «Любовь суть начало всех начал»
Даже короткая беседа с Анатолием Михайловичем вдохновляет. Встреча с ним станет тем светлым впечатлением, к которому можно и нужно возвращаться и в печали, и в радости.
О творчестве и фантазии, о детстве и счастье редакция детской литературы издательства «ЭНАС-КНИГА» поговорила с Анатолием Михайловичем в его мастерской, где воздух пахнет деревом и красками, где витают смелые, чудесные и красивые мысли.
— Что может вашу фантазию раззадорить?
— Приведу несколько примеров, они и будут ответом на вопрос. читать
Как-то раз я иллюстрировал книгу одной поэтессы. Там была такая сказка: пришел суслик к человеку в гости, надел зверь шляпу, и спрашивает: «Похож ли я на человека?». Тот ему отвечает: «Нет». Затем суслик надевает плащ, берет портфель и снова задает тот же вопрос, и снова слышит в ответ: «Нет». И только тогда, когда он спасает кошку, его называют человеком. Что за суслик? Как выглядит человек, к которому он пришел? Вообще ничего непонятно… Что здесь рисовать? И нужно ли?..
А вот другая история из жизни. Идем мы как-то на рыбалку. Видим, вдалеке стоит сторожка, как-то сам собой завязался разговор об этом месте, о жителях, ну, и о сторожке, конечно. И вот кто-то говорит: «Да, там жила старушка без годов». И все после этих слов замолчали, на лицах возникло что-то интересное: и удивление, и сосредоточенность, и недоумение – мол, как это, «старушка без годов»?.. Эти слова что-то пробудили. Моя фантазия стала что-то такое рисовать: «Старушка без годов»… Одинокая? Да, само-собой. Наверное, не слишком приветливая, «дикая» даже, может быть, злая… Ну, так долго можно еще перечислять. Понимаете, эту историю можно сколько угодно продолжать. Вот какие-то такие вещи… Или у Бунина, например, такой сюжет: ночью будят кузнеца подковать лошадь, он спросонья идет в конюшню, берет ногу лошади, а у него на ладони человеческая рука. Все! Это толчок! После этого можно придумать что угодно.
Я хочу сказать, что есть «фанера» в искусстве, ну, для меня, это история про суслика, а есть какие-то слова, которые рождают атмосферу, целый мир. Это и дает пищу для фантазии, провоцирует воображение. А есть вещи, которые «душат».
— А вы как-то защищаетесь от тех вещей, которые «душат»?
— Однажды редактор какого-то издательства, сейчас уже не вспомню, какого именно, попросил меня проиллюстрировать рукопись, что-то там по мотивам Буратино. Я отказывался: ну, мне показалось все это каким-то вторичным. Но редактор меня все уговаривал и уговаривал, и в одном из разговоров сказал: «Полюбите эту рукопись». И эта фраза запомнилась. Любовь есть суть начало всех начал: если полюбил, то тогда и пробуждается все. Любовь – это тоже сочинительство такое. Нет, серьезно. Каждый себе сочиняет нечто такое, во что потом и влюбляется.
Любовь – она в основе всего. Тогда я в очередной раз в этом убедился. И, знаете, сделал иллюстрации к той книге!
— Анатолий Михайлович, как вы выстраиваете диалог с автором?
— Ну, как? Так же, как и с человеком. Я вам лучше пример приведу. Когда вышел фильм «Жестокий романс» Эльдара Рязанова, он вызвал множество дискуссий, его обсуждали в прессе, говорили об актерах, режиссерских решениях. Я за этим наблюдал, иногда даже участвовал в каких-то разговорах.
Мне кажется, чтобы чем-то заниматься, нужно по-настоящему любить автора, его творчество, чтобы не впасть в свои собственные фантазии, чтобы сочинять что-либо от любви к автору, а не к себе.
У меня тогда такая мысль возникла. Признаться, я считаю Островского великим драматургом, гением. Мне показалось странным, чтобы гений свою пьесу назвал «Бесприданница». Ну, кто такая бесприданница? Девушка без приданого. Ну, не может быть, чтобы все было так просто. В этой пьесе все ищут счастье, с ног сбились в поисках. И вот Бог спрятал это счастье в девушке, прекрасной, умной. Она сама и есть счастье. Но его никто не узнаёт: само счастье становится дополнением. Герои сначала хотят разбогатеть, а затем как бы купить свое счастье. Таково мое прочтение этой пьесы. Таков мой диалог с автором.
— У вас в мастерской на стенах репродукции картин Эль Греко, Вермеера. Это ваши любимые художники?
— Просто нашел хорошие репродукции художников и украсил мастерскую. Конечно, Эль Греко и Вермеер мои любимые художники, и, конечно, не только они. Мне кажется, ни у одного современного художника нет такого ощущения покоя, как на полотнах Вермеера. В них такая гармония с жизнью, совершенно необыкновенная, его картины можно созерцать, чтобы успокоить душу. Эль Греко, напротив, это нерв, напряжение, импульс.
— Что такое творчество?
— Творчество – это любовь, жизнь, образ жизни.
— Какое-то время вы играли в театре «Современник», но тем не менее тогда посвятили свою жизнь живописи. Почему?
— В детстве все складывалось таким образом, что я должен был стать актером. Я занимался в «Доме пионеров», в котором вместе со мной были будущие народные артисты: и Никита Подгорный, и Витя Сергачев, и я среди них главный (смеется) — так получалось по ролям, которые мне давали. Но эта профессия очень зависимая, поэтому я как-то себя в этом не видел.
А в «Современник» я случайно попал. Вот как это было. Однажды с Витей Сергачевым мы отдыхали в Коктебеле, там же был и Ефремов, и Волчек тоже там отдыхала. «Современник» тогда только собирался. И вот пошли мы вечером пьесу слушать, читал ее драматург. Он закончил читать и говорит:«А теперь будем раздавать роли, я даже знаю, кто будет играть одного из героев». И смотрит на меня. Я ему говорю: «Ты чего, совсем обалдел?». А он мне: «Если хочешь декорации рисовать, будешь играть». Вот так. Я тогда спортом много занимался, видно, он как-то очаровался (смеется) моим спортивным телосложением – сам драматург был маленький и худенький.
Вот так было положено начало. А потом я ушел из театра.
А вообще, иллюстрация и театр – близкие профессии, просто способ выражения разный, а принцип один: то же проживание ситуации, те же мизансцены, те же образы.
— Как вы себе представляете счастье? Существует мнение, что детство – один из самых счастливых этапов в жизни человека. Вы с этим согласны?
— Счастье сложно определить, но я не люблю, когда клевещут на собственное детство. Мы были счастливы в эвакуации, когда случайно нашли жмых. Счастье нельзя измерить количеством каких-то продуктов или иных благ.
Я уже что-то повидал в жизни, и могу сказать, что сейчас взаимоотношения с женой Светланой Кирилловной совсем иные: да, исчезло неистовство, но они не стали менее глубокими. Это, как у Маяковского, «старческая нежность», что ли. И это тоже счастье, понимаете? Счастье вообще сложно как-то объяснить.
— Есть ли у вас какой-то основной принцип, правило в жизни, с которым вы проживаете каждый день?
— Господь дал разум, совесть, любовь – вот основа всего, на мой взгляд.
ноябрь 2012 года
Источник: book-vs-life.livejournal.com